«Все нации смотрят сверху вниз
       на все остальные нации.
       Все нации недолюбливают друг друга...
       Весь мир ненавидит евреев и терпит их,
       только когда они богаты».
       Марк Твен «Письма с земли»

       Занавес открывается — и зал чуть не падает с кресел: перед нами интерьер типичного московского офиса. Представьте: белоснежные, из крупных блестящих плит, стены и пол. Пустое пространство. Слева чуть углом повернут П-образный белый характерный открытый офисный шкаф. На авансцене прямоугольное гладкое возвышение: помост, Голгофа или просто сценический центр. Здесь, на этом низком, широком помосте, проходят все ключевые сцены, словно поданные крупным планом кинематографа. Пара включенных компьютеров на белом столе, стоящем в нише П-образного шкафа. На разных уровнях шкафа несколько одинаковых «видаков».
       За полкой же мы видим вишневые деревья в ночной подсветке.
       На протяжении заданного Шекспиром временного отрезка в три месяца — за окном ни разу не начался день.
       Рядом с этой бесконечно длящейся ночью особенно ослепительным кажется сценический кабинет. В его стерильном пространстве можно не только денежные операции проводить, но и использовать его в качестве операционной для вскрытия общественного нарыва.
       Единственная дань Ренессансу в сценографии Г. Алекси-Месхишвили — это серый строгий рисунок на кафельной плитке стены, изображающий тяжелые балдахины, колонны, арки.
       А в руках у героев мелькнет то пистолет, то телевизионный пульт, то черный огромный складной зонтик, то... велосипед и даже мотоциклетные шлемы. Нужно ли еще добавлять, что одеты наши герои тоже сверхсовременно?
       Вот сюжет шекспировской пьесы: для молодого друга Лоренцо венецианский купец Антонио одалживает у Шейлока деньги. Не под проценты, а под странное и страшное обязательство (и вексель этот заверяется у нотариуса): коль скоро Антонио не сможет выплатить долг, Шейлок будет вправе вырезать фунт его плоти. Впрочем, к сделке оба относятся как к некоей шутке. И тот и другой не хотят и не верят в возможность столь страшного разрешения спора.
       ...Мы видим перед собой современных, весьма учтивых людей, а то, что они — современные предприниматели, дано за скобками этого необычного действа. Все разговоры предельно корректны, только странен всплеск эмоций в тучном московском, не имеющем ни капли еврейства, Калягине, когда тот на приглашение отобедать отчеканивает, что будет вести деловые контакты, будет, будет партнером в делах, но за одним столом обедать не станет... И неуловимо-презрительно кривит губы венецианец (А. Филиппенко) в разговоре с жидом.
       Эта нелюбовь и внутренняя брезгливость спрятаны от нас пока что за маской вежливости. Никто из деловых людей плохо о Шейлоке не говорит (так как зависит от него материально). Об отношении к еврею на первых порах мы узнаем от самого Шейлока, с обидой вспоминающего все минувшие оскорбления своего должника.
       Тонут в каких-то морях корабли с богатством Антонио (и он оказывается банкротом). От Шейлока сбегает с возлюбленным дочь и принимает крещение... Они покидают место свадьбы на бесшумном велосипеде, надев противоударные разноцветные шлемы, но перед тем Джессика сорвет с шеи свое украшение и пастор наденет ей крест. От его восклицания: «Она теперь не жидовка», — невольно пробегает озноб. (А несколько раньше мы видим Джессику с туго заплетенными косичками, в школьном платье и с рюкзачком за спиной. Она выходит на сцену девочкой, обсасывая палочку «Чупа-чупс»).
       Сам же Шейлок, пережив страшное потрясение, бродит по улицам, преследуемый издевательствами и смехом.
       ...Когда, еще недавно столь респектабельный, Шейлок появляется вновь на сцене, вид его жалок: испачканное лицо, пыльная, разорванная клочками одежда, сломанный, как подбитое крыло, зонт с торчащими оголенными спицами...
       Странно, но текст Шекспира, воссозданный в холодном современном интерьере, не разбивается о кафельный пол.
       В «Шейлоке» Роберта Стуруа нет границы между текстом и местом обитания персонажей. Очаровательны Джессика и влюбленный в нее Лоренцо (М. Скосырева и А. Жоголь), узнаваем интеллигентик-студент Бассанио (А. Завьялов), театральны и смешны «женихи» Порции и придворные... Спектакль не «разыгран» в современных костюмах, а прожит в них.
       Все намертво сцементировано музыкой Гии Канчели, иногда протяжной, порою пульсирующей в ритме еврейского танца. Кажется, после спектакля Стуруа представить «Шейлока» в других декорациях почти невозможно. Ведь каждый из нас пришел в зал из своей Москвы. Мы со своим современнейшим интерьером оказываемся сами чуть ли не в Средневековье. Ведь в душах наших (попробуйте не согласиться со Стуруа!) сохранено почти такое же почтительно-брезгливое отношение к инородцам.
       За это презрение готовит Шейлок ужасную казнь. Которую можно предотвратить, если бы пришло Антонио в голову принести извинения за оскорбления. Ведь единственное, чего хочет и не в силах добиться Шейлок, чтоб хотя бы раз окружающие узнали в нем наконец человека.
       Успокоим будущих зрителей: в последний момент месть Шейлоку не удается. ...На протяжении всего спектакля из правых кулис высовываются, иногда отступая, порой угрожающе продвигаясь вперед, слепленные из папье-маше натуральных размеров буйволица, корова, свинья и ягненок... Когда в конце действия в полумраке перед нами совершается то, что оставалось до этой минуты за сценой: разнузданная толпа — в который раз! — линчует еврея, — стадо выступает вперед, смешивается с людьми...
       
       Ольга КОРШУНОВА
       22.05.2000